Рекомендуем!

Эрнст Теодор Амадей Гофман.
Щелкунчик и Мышиный Король.

Когда Мари очнулась после глубокого забытья, она увидела, что лежит у себя в постельке, а сквозь замерзшие окна в комнату светит яркое, искрящееся солнце.

У самой её постели сидел чужой человек, в котором она, однако, скоро узнала хирурга Вендельштерна. Он сказал вполголоса:

- Наконец-то она очнулась...

Тогда подошла мама и посмотрела на неё испуганным, пытливым взглядом.

- Ах, милая мамочка, - пролепетала Мари, - скажи: противные мыши убрались наконец и славный Щелкунчик спасен?

- Полно вздор болтать, милая Марихен! - возразила мать. - Ну на что мышам твой Щелкунчик? А вот ты, нехорошая девочка, до смерти напугала нас.

Так всегда бывает, когда дети своевольничают и не слушаются родителей. Ты вчера до поздней ночи заигралась в куклы, потом задремала, и, верно, тебя напугала случайно прошмыгнувшая мышка: ведь вообще-то мышей у нас не водится. Словом, ты расшибла локтем стекло в шкафу и поранила себе руку. Хорошо еще, что ты не порезала стеклом вену! Господин Вендельштерн, который вынимал у тебя из раны застрявшие там осколки, говорит, что ты на всю жизнь осталась бы калекой и могла бы даже истечь кровью. Слава богу, я проснулась в полночь, увидела, что тебя все еще нет в спальне, и пошла в гостиную. Ты без сознания лежала на полу у шкафа, вся в крови. Я сама со страху чуть не потеряла сознание. Ты лежала на полу, а вокруг были разбросаны оловянные солдатики Фрица, разные куклы и пряничные человечки. Щелкунчика ты держала в левой руке, из которой сочилась кровь, а неподалеку валялась твоя туфелька...

Ах, мамочка, мамочка! - перебила её Мари. - Ведь это же были следы великой битвы между куклами и мышами! Оттого-то я так испугалась, что мыши хотели забрать в плен бедного Щелкунчика, командовавшего кукольным войском. Тогда я швырнула туфлей в мышей, а что было дальше, не знаю.

Доктор Вендельштерн подмигнул матери, и та очень ласково стала уговаривать Мари:

- Полно, полно, милая моя детка, успокойся! Мыши все убежали, а Щелкунчик стоит за стеклом в шкафу целый и невредимый.

Тут в спальню вошел советник медицины и завел долгий разговор с хирургом Вендельштерном, потом он пощупал у Мари пульс, и она слышала, что они говорили о горячке, вызванной раной.

...Несколько дней ей пришлось лежать в постели и глотать лекарство, хотя, если не считать боли в локте, она почти не чувствовала недомогания. Она знала, что милый Щелкунчик вышел из битвы целым и невредимым, и по временам ей, как сквозь сон, чудилось, будто он очень явственным, хотя и чрезвычайно печальным голосом говорит ей:

- Мари, прекрасная дама, многим я вам обязан, но вы можете сделать для меня еще больше.

Мари тщетно раздумывала, что бы это могло быть, но ничего не приходило ей в голову. Играть по-настоящему она не могла из-за больной руки, а если бралась за чтение или принималась перелистывать книжки с картинками, у неё рябило в глазах, так что приходилось отказываться от этого занятия. Поэтому время тянулось для неё бесконечно долго, и Мари едва могла дождаться сумерек, когда мать садилась у её кроватки и читала и рассказывала всякие чудесные истории.

Вот и сейчас мать как раз кончила занимательную сказку про принца Факардина, как вдруг открылась дверь и вошел крёстный Дроссельмейер.

- Ну-ка, дайте мне поглядеть на нашу бедную раненую Мари, - сказал он.

Как только Мари увидела крёстного в обычном жёлтом сюртучке, у неё перед глазами со всей живостью всплыла та ночь, когда Щелкунчик потерпел поражение в битве с мышами, и она невольно крикнула старшему советнику суда:

- О крёстный, какой ты гадкий! Я отлично видела, как ты сидел на часах и свесил на них свои крылья, чтобы часы били потише и не спугнули мышей. Я отлично слышала, как ты позвал мышиного короля. Почему ты не поспешил на помощь Щелкунчику, почему ты не поспешил на помощь мне, гадкий крёстный? Во всем ты один виноват. Из-за тебя я порезала руку и теперь должна лежать больная в постели!

Мать в страхе спросила:

- Что с тобой, дорогая Мари?

Но крёстный скорчил странную мину и заговорил трескучим, монотонным голосом:

- Ходит маятник со скрипом. Меньше стука - вот в чем штука. Трик-и-трак! Всегда и впредь должен маятник скрипеть, песни петь. А когда пробьет звонок - бим-и-бом! - подходит срок. Не пугайся, мой дружок. Бьют часы и в срок и кстати, на погибель мышьей рати, а потом слетит сова. Раз-и-два и раз-и-два! Бьют часы, коль срок им выпал. Ходит маятник со скрипом. Меньше стука - вот в чем штука. Тик-и-так и трик-и-трак!

Мари широко открытыми глазами уставилась на крёстного, потому что он казался совсем другим и гораздо более уродливым, чем обычно, а правой рукой он махал взад и вперед, будто паяц, которого дергают за верёвочку. Она бы очень испугалась, если бы тут не было матери и если бы Фриц, прошмыгнувший в спальню, не прервал крёстного громким смехом.

- Ах, крёстный Дроссельмейер, - воскликнул Фриц, - сегодня ты опять такой потешный! Ты кривляешься совсем как мой паяц, которого я давно уже зашвырнул за печку.

Мать по-прежнему была очень серьезна и сказала:

- Дорогой господин старший советник, что за странная шутка? Что вы имеете в виду?

- Господи боже мой, - ответил Дроссельмейер, смеясь, - разве вы позабыли мою любимую песенку часовщика? Я всегда пою её таким больным, как Мари.

И он быстро подсел к кровати и сказал:

- Не сердись, что я не выцарапал мышиному королю все четырнадцать глаз сразу, - этого нельзя было сделать. А зато я тебя сейчас порадую.

С этими словами старший советник суда полез в карман и осторожно вытащил оттуда - как вы думаете, дети, что? - Щелкунчика, которому он очень искусно вставил выпавшие зубки и вправил больную челюсть.

Мари громко вскрикнула от радости, а мать сказала, улыбаясь:

- Вот видишь, как заботится крёстный о твоем Щелкунчике...

- А все-таки сознайся, Мари, - перебил крёстный госпожу Штальбаум, - ведь Щелкунчик не очень складный и непригож собой. Если тебе хочется послушать, я охотно расскажу, как такое уродство появилось в его семье и стало там наследственным. А может быть, ты уже знаешь сказку о принцессе Пирлипат, ведьме Мышильде и искусном часовщике?

- Послушай-ка, крёстный! - вмешался в разговор Фриц. - Что верно, то верно: ты отлично вставил зубы Щелкунчику, и челюсть тоже уже не шатается.

Но почему у него нет сабли? Почему ты не повязал ему саблю?

- Ну ты, неугомонный, - проворчал старший советник суда, - никак на тебя не угодишь! Сабля Щелкунчика меня не касается. Я вылечил его - пусть сам раздобывает себе саблю где хочет.

- Правильно! - воскликнул Фриц. - Если он храбрый малый, то раздобудет себе оружие.

- Итак, Мари, - продолжал крёстный, - скажи, знаешь ли ты сказку о принцессе Пирлипат?

- Ах нет! - ответила Мари. - Расскажи, милый крёстный, расскажи!

- Надеюсь, дорогой господин Дроссельмейер, - сказала мама, - что на этот раз вы расскажете не такую страшную сказку, как обычно.

- Ну конечно, дорогая госпожа Штальбаум, - ответил Дроссельмейер. - Напротив, то, что я буду иметь честь изложить вам, очень занятно.

- Ах, расскажи, расскажи, милый крёстный! - закричали дети.

И старший советник суда начал рассказывать.

Сказка о твердом орехе

Мать Пирлипат была супругой короля, а значит, королевой, а Пирлипат как родилась, так в тот же миг и стала прирожденной принцессой. Король налюбоваться не мог на почивавшую в колыбельке красавицу дочурку. Он громко радовался, танцевал, прыгал на одной ножке и то и дело кричал:

- Хейза! Видел ли кто-нибудь девочку прекраснее моей Пирлипатхен?

А все министры, генералы, советники и штаб-офицеры прыгали на одной ножке, как их отец и повелитель, и хором громко отвечали:

- Нет, никто не видел!

Да, по правде говоря, и нельзя было отрицать, что с тех пор, как стоит мир, не появлялось еще на свет младенца прекраснее принцессы Пирлипат.

Личико у неё было словно соткано из лилейно-белого и нежно-розового шёлка, глазки - живая сияющая лазурь, а особенно украшали её волосики, вившиеся золотыми колечками. При этом Пирлипатхен родилась с двумя рядами беленьких, как жемчуг, зубов, которыми она два часа спустя после рождения впилась в палец рейхсканцлера, когда он пожелал поближе исследовать черты её лица, так что он завопил: "Ой-ой-ой!" Некоторые, впрочем, утверждают, будто он крикнул: "Ай-ай-ай!" Еще и сегодня мнения расходятся. Короче, Пирлипатхен на самом деле укусила рейхсканцлера за палец, и тогда восхищенный народ уверился в том, что в очаровательном, ангельском тельце принцессы Пирлипат обитают и душа, и ум, и чувство.

Как сказано, все были в восторге; одна королева неизвестно почему тревожилась и беспокоилась. Особенно странно было, что она приказала неусыпно стеречь колыбельку Пирлипат. Мало того, что у дверей стояла стража, - было отдано распоряжение, чтобы в детской, кроме двух нянюшек, постоянно сидевших у самой колыбельки, еженощно дежурило еще шесть нянек, и - что казалось совсем нелепым и чего никто не мог понять - каждой няньке приказано было держать на коленях кота и всю ночь гладить его, чтобы он не переставая мурлыкал. Вам, милые детки, нипочем не угадать, зачем мать принцессы Пирлипат принимала все эти меры, но я знаю зачем и сейчас расскажу и вам.

Раз как-то ко двору короля, родителя принцессы Пирлипат, съехалось много славных королей и пригожих принцев. Ради такого случая были устроены блестящие турниры, представления и придворные балы. Король, желая показать, что у него много и золота и серебра, решил как следует запустить руку в свою казну и устроить нечто, достойное его. Поэтому, выведав от обер-гофповара, что придворный звездочёт возвестил время, благоприятное для колки свиней, он задумал задать колбасный пир, вскочил в карету и самолично пригласил всех окрестных королей и принцев всего-навсего на тарелку супа, мечтая затем поразить их роскошеством. Потом он очень ласково сказал своей супруге-королеве:

- Милочка, тебе ведь известно, какая колбаса мне по вкусу...

Королева уже знала, к чему он клонит речь: это означало, что она должна лично заняться весьма полезным делом - изготовлением колбас, - которым не брезговала и раньше. Главному казначею приказано было немедленно отправить на кухню большой золотой котел и серебряные кастрюли; печь растопили дровами сандалового дерева; королева повязала свой кухонный передник. И вскоре из котла потянуло вкусным духом колбасного навара. Приятный запах проник даже в государственный совет. Король, весь трепеща от восторга, не вытерпел.

- Прошу извинения, господа! - воскликнул он, побежал на кухню, обнял королеву, помешал немножко своим золотым скипетром в котле и, успокоенный, вернулся в государственный совет.

Наступил самый важный момент: пора было разрезать на ломтики сало и поджарить его на золотых сковородах. Придворные дамы отошли в сторонку, потому что королева из преданности, любви и уважения к царственному супругу собиралась лично заняться этим делом. Но как только сало начало зарумяниваться, послышался тоненький, шепчущий голосок:

- Дай и мне отведать сальца, сестрица! И я хочу полакомиться - я ведь тоже королева. Дай и мне отведать сальца!

Королева отлично знала, что это говорит госпожа Мышильда. Мышильда уже много лет проживала в королевском дворце. Она утверждала, будто состоит в родстве с королевской фамилией и сама правит королевством Мышляндия, вот почему она и держала под печкой большой двор. Королева была женщина добрая и щедрая. Хотя вообще она не почитала Мышильду особой царского рода и своей сестрой, но в такой торжественный день от всего сердца допустила её на пиршество и крикнула:

- Вылезайте, госпожа Мышильда! Поешьте на здоровье сальца.

Мышильда быстро и весело выпрыгнула из-под печки, вскочила на плиту и стала хватать изящными лапками один за другим кусочки сала, которые ей протягивала королева. Но тут нахлынули все кумовья и тетушки Мышильды и даже её семь сыновей, отчаянные сорванцы. Они набросились на сало, и королева с перепугу не знала, как быть. К счастью, подоспела обер-гофмейстерина и прогнала непрошеных гостей. Таким образом, уцелело немного сала, которое, согласно указаниям призванного по этому случаю придворного математика, было весьма искусно распределено по всем колбасам.

Забили в литавры, затрубили в трубы. Все короли и принцы в великолепных праздничных одеяниях - одни на белых копях, другие в хрустальных каретах - потянулись на колбасный пир. Король встретил их с сердечной приветливостью и почетом, а затем, в короне и со скипетром, как и полагается государю, сел во главе стола. Уже когда подали ливерные колбасы, все заметили, как все больше и больше бледнел король, как он возводил очи к небу. Тихие вздохи вылетали из его груди; казалось, его душой овладела сильная скорбь. Но когда подали кровяную колбасу, он с громким рыданием и стонами откинулся на спинку кресла, обеими руками закрыв лицо. Все повскакали из-за стола. Лейб-медик тщетно пытался нащупать пульс у злосчастного короля, которого, казалось, снедала глубокая, непонятная тоска. Наконец после долгих уговоров, после применения сильных средств, вроде жженых гусиных перьев и тому подобного, король как будто начал приходить в себя. Он пролепетал едва слышно:

- Слишком мало сала!

Тогда неутешная королева бухнулась ему в ноги и простонала:

- О мой бедный, несчастный царственный супруг! О, какое горе пришлось вам вынести! Но взгляните: виновница у ваших ног - покарайте, строго покарайте меня! Ах, Мышильда со своими кумовьями, тетушками и семью сыновьями съела сало, и...

С этими словами королева без чувств упала навзничь. Но король вскочил, пылая гневом, и громко крикнул:

- Обер-гофмейстерина, как это случилось?

Обер-гофмейстерина рассказала, что знала, и король решил отомстить Мышильде и её роду за то, что они сожрали сало, предназначенное для его колбас.

Созвали тайный государственный совет. Решили возбудить процесс против Мышильды и отобрать в казну все её владения. Но король полагал, что пока это не помешает Мышильде, когда ей вздумается, пожирать сало, и потому поручил все дело придворному часовых дел мастеру и чудодею. Этот человек, которого звали так же, как и меня, а именно Христиан-Элиас Дроссельмейер, обещал при помощи совершенно особых, исполненных государственной мудрости мер на веки вечные изгнать Мышильду со всей семьей из дворца.

И в самом деле: он изобрел весьма искусные машинки, в которых на ниточке было привязано поджаренное сало, и расставил их вокруг жилища госпожи салоежки.

Сама Мышильда была слишком умудрена опытом, чтобы не понять хитрости Дроссельмейера, но ни её предостережения, ни её увещания не помогли: все семь сыновей и много-много Мышильдиных кумовьев и тетушек, привлеченные вкусным запахом жареного сала, забрались в дроссельмейеровские машинки и только хотели полакомиться салом, как их неожиданно прихлопнула опускающаяся дверца, а затем их предали на кухне позорной казни.

Мышильда с небольшой кучкой уцелевших родичей покинула эти места скорби и слез. Горе, отчаяние, жажда мести клокотали у неё в груди.

Двор ликовал, но королева была встревожена: она знала Мышильдин нрав и отлично понимала, что та не оставит неотмщенной смерть сыновей и близких.

И в самом деле, Мышильда появилась как раз тогда, когда королева готовила для царственного супруга паштет из ливера, который он очень охотно ел, и сказала так:

- Мои сыновья, кумовья и тётушки убиты. Берегись, королева: как бы королева мышей не загрызла малютку принцессу! Берегись!

Затем она снова исчезла и больше не появлялась. Но королева с перепугу уронила паштет в огонь, и во второй раз Мышильда испортила любимое кушанье короля, на что он очень разгневался...

- Ну, на сегодняшний вечер довольно. Остальное доскажу в следующий раз, - неожиданно закончил крёстный.

Как ни просила Мари, на которую рассказ произвёл особенное впечатление, крёстного Дроссельмейера продолжать, он был неумолим и со словами: "Слишком много сразу - вредно для здоровья. Продолжение завтра" - вскочил со стула.

В ту минуту, когда он собирался уже выйти за дверь, Фриц спросил:

- Скажи-ка крёстный, это на самом деле правда, что ты выдумал мышеловку?

- Что за вздор ты городишь, Фриц! - воскликнула мать.

Но старший советник суда очень странно улыбнулся и тихо сказал:

- А почему бы мне, искусному часовщику, не выдумать мышеловку?